Помощник хирурга - Страница 3

— Диана, — сказал капитан Обри, — позволь представить тебе коменданта Колпойза.

Моя кузина миссис Диана Вильерс. Миссис Вильерс была в Бостоне, сэр, и бежала со мной и Мэтьюрином.

— Ваш покорный и преданный слуга, мэм, — сказал комендант, поклонившись. – Как я вам завидую – побывать в столь блестящей битве!

Диана опустила миску, отвесила реверанс и ответила:

— Сэр, меня держали в трюме все сражение. Но мне бы хотелось, — тут её глаза просияли, — мне бы хотелось быть мужчиной и идти на абордаж вместе со всеми.

— Я уверен, вы бы сражались не на жизнь, а на смерть, мэм, — воскликнул комендант. – Но сейчас, когда вы здесь, вы должны остановиться у нас. Леди Харриет будет польщена.

Мой баркас в вашем распоряжении, если вы решите сей момент отправиться на берег.

— Вы очень добры, комендант, — сказал Диана, — и мне не терпится встретиться с Леди Харриет, но мои дела задержат меня ещё на несколько часов.

— Примите моё уважение, мэм, — сказал комендант, бросив взгляд на миску и поняв природу её дел. – Как только вы будете готовы, приезжайте. Обри, когда миссис Вильерс будет готова, вы должны доставить её к нам. – Его сияющая улыбка несколько померкла, когда из лазарета раздался дрожащий пронзительный вопль, в своей агонии почти не похожий на человеческий, будто ножом пронзивший гул поздравлений. Но он уже бывал в бою и знал, какую цену приходится платить. Так что лишь с немного ухудшившимся настроением, он добавил:

— Теперь, мистер Уоллис, займёмся делом.

Прошло несколько часов. Капитана Броука перенесли в дом комиссионера, а его раненых сослуживцев в госпиталь, где те из них, кто был в сознании, достаточно мирно пребывали рядом с матросам «Чезапика», иногда обмениваясь порцией жевательного табака или контрабандного рома. Заключённых-американцев переместили с их корабля, с немногих выживших офицеров взяли честное слово, а матросов отправили в казармы. Наиболее же несчастных из всех, захваченных на «Чезапике» англичан-дезертиров, поместили в тюрьму, не оставляя вероятности покинуть её стены, исключая прогулку до виселицы. К текущему моменту наиболее жестокий лик войны уже скрылся из виду: радость и весёлое ожидание начали брать верх над глубокомыслием и печалью, царившими на фрегате,особенно когда находящиеся в округе капитаны отправили отряды добровольцев в количестве, достаточном для несения вахты в гавани, так что «шэннонцы» смогли сойти на берег. И развлечения вновь прибывших, вперемежку с продолжающимися криками на пристанях, заставили самых молодых из обретших свободу смеяться во весь голос, оттаптывая друг другу ноги на трапе, пока их сослуживцы, чтобы не заляпать смолой сверкающие белизной штаны, двигались более осторожно, спуская на воду шлюпки.

— Кузина, — сказал Джек Обри, — вы готовы сойти на берег? Я могу окликнуть с «Тенедоса» их капитанскую гичку.

— Спасибо, Джек, — ответила она, — но я лучше дождусь Стивена. Он не должен сильно задержаться.

Она сидела на покрытом латунными заклёпками небольшом чемодане, единственном предмете, который смогла захватить с собой во время поспешного бегства из Бостона, и рассматривала Галифакс сквозь разбитый порт девятифунтового орудия. Джек стоял рядом, одной ногой опираясь о лафет, его глаза были устремлены в том же направлении.

Однако пока его почти рассеянный взгляд скользил по окрестностям, мыслями он был далеко. Всё его существо переполняло глубокое счастье, и хотя к одержанной победе Джек не имел отношения, всё же он был морским офицером, полностью преданным Королевскому Флоту с самого детства, и череда поражений прошлого года лежала на его плечах неподъемным грузом. Теперь же эта ноша исчезла: два судна сошлись в честном бою, Королевский Флот победил, вселенная капитана Обри вновь обрела твёрдый фундамент, а звёзды возвратились на свои орбиты. И как только он достигнет берегов Англии, появится неплохой шанс получить под командование корабль, сорокапушечную «Акасту», что выстроило бы звёзды в ещё более правильный порядок. Опять же, оказавшись на берегу, он может отправиться на почту за своими письмами: за всё время заключения в Бостоне он ничего не слышал от Софи, своей жены, также приходящейся Диане кузиной. А капитан жаждал получить весточку, жаждал узнать об успехах детей, жаждал новостей о лошадях, саде, доме... За всем этим всё же нависала некоторая тень беспокойства. Ведь хотя он был весьма успешным командиром, сумевшим заработать больше призовых денег, чем большинство капитанов его ранга, — на самом деле даже больше, чем некоторые адмиралы, — он оставил дела весьма запутанными, и удастся ли их распутать, зависело от честности человека, которому ни Софи, ни Мэтьюрин ни капли не доверяли. Этот человек, мистер Кимбер, обещал Джеку, что находящиеся на его земле заброшенные свинцовые шахты можно снова использовать не только для добычи свинца, но также и изрядного количества серебра, пользуясь методом, известным лишь мистеру Кимберу, и таким образом получить действительно приличный доход при небольших начальных издержках. Однако в последних письмах, которые капитан Обри получил от жены в далёкой Ост-Индии, до того как попал в плен к американцам на обратном пути в Англию, говорилось не то чтобы о прибыли, а скорее о странных самовольных поступках Кимбера, о весьма обременительных инвестициях в дороги, горное оборудование, паровые машины, глубинные шахты... Джек очень хотел, чтобы ситуация прояснилась. И он был совершенно уверен, что так и случится, поскольку Софи и Стивен Мэтьюрин ничего не понимали в бизнесе. Джек же основывал собственное мнение на голых фактах и цифрах, а не одной интуиции: в любом случае, он лучше любого из них понимал, вокруг чего крутится мир. Но больше этого ему не терпелось узнать новости о детях, дочерях-близняшках и сыне: Джордж, должно быть, уже начал говорить. Эта жажда новостей была одной из самых сложных вещей во время заточения, ведь ни одно письмо так и не пришло. Больше всего же он хотел видеть Софи и услышать её голос — последние её письма, написанные ещё до начала американской войны, попали к нему на «Яве», и он зачитывал их до дыр, пока бумага не истерлась на сгибах, читал снова и снова, пока они, как и почти всё, что он имел, не сгинуло в море. А после этого, — ни слова. От ста десяти градусов восточной долготы до шестидесяти градусов западной, почти полмира, — и ни одного словечка. Такова судьба моряка, он понимал — ведь пакетботы, да и прочий транспорт, весьма ненадёжны. И всё же временами чувствовал себя обиженным.